– Нет, все нормально.

Лучше бы Алексею не говорить этих слов. Редактор обрушился на него с силой Ниагарского водопада: с ним все в порядке! надо же! мы тут… а он!..

– И где фотографии? – продолжилось давление. – Мы все обыскали.

– Они в моем ящике… – Алексей осекся. Да, они в ящике, только дома.

– В общем так, дорогой, или ты сегодня закрываешь свои долги, или можешь считать себя уволенным. И вообще я удивляюсь тебе.

«И зачем только я позвонил…»

Щедрин хотел было связаться с Гришиным, но точно знал, какой ответ ждет его. По словам редактора, с гранками Борковский уже ознакомился и сделал несколько существенных поправок, дело оставалось за снимками.

Я быстро. Алексей, пригладив перед зеркалом свою кудрявую шевелюру, надел куртку, ботинки, похлопал себя по карманам, проверяя, на месте ли ключи. Все на месте, и от машины, и от двух квартир, и даже от конторы. Зубы сводит от злости! Взгляд на часы: до обеда можно управиться, оставив Гришина в неведении о своей вылазке.

Латынин снял трубку и, выслушав подчиненного, коротко распорядился:

– Давай его ко мне.

Минутой раньше Алексей, нажимая на кнопки кодового замка, невольно вспомнил инструкции Марковцева: «На всякий случай запомни одну вещь: заподозришь что-то неладное, набери на подъездной двери неверный код».

Пока все нормально. Дверь открылась с первой попытки. Ощущая себя опытным агентом, Щедрин оставил лифт без внимания и тяжело поднимался по лестнице на своих двоих. И чтобы не «светить» себя сразу в двух местах, нашел выход из трудного положения. Сейчас он позвонит в редакцию и попросит какую-нибудь девочку из отдела писем прийти к нему за фотографиями. Снимки есть, текст готов, пусть начинают верстать.

Одышка. Ключ пляшет в подрагивающих руках и не попадает в скважину. Второй тоже. Хорошо, что замков всего два. Он не успел распахнуть дверь, как позади него раздался голос:

– Алексей Сергеевич?

Да, это он, чего надо?

– ФСБ.

Перед глазами мелькнули красные корочки; и долго еще мешал нормально смотреть багровый туман, застивший глаза. Казалось, сейчас не утро, а вечер, кровавый закат опустился на столичные улицы, по одной из которых неслась машина с журналистом.

Николай не стал дожидаться, когда самолет с преступниками и старшим опергруппы полковником Аникеевым взмоет в небо. В буфете, расположенном рядом с консульским отделом, полковник выпил рюмку коньяку и бросил в рот жвачку. Сейчас он остро пожалел о том, что втянул в опасное мероприятие столько людей. Он по сравнению с ними ничем не рисковал. Так казалось ему еще и потому, что здесь, в зале вылета Шереметьево-2, как было, так и останется спокойно, ничто не потревожит размеренной работы туристических агентств, магазинов, почты, конторы по бронированию и оформлению билетов. А в другом аэропорту, куда с минуты на минуту вылетит «Ту-154М»…

Лучше об этом не думать. А о чем еще думать в такой ответственный момент? О работе? Вчера Николай много выпил, ходил, пошатываясь, по комнате, на вопросы жены отвечал, что у него неприятности по работе. Потом жестко добавил: «По сучьей работе». Покрасневшие от спиртного глаза, тяжелая голова, плюющиеся губы: «Сучья работа!» Никто и никогда не слышал от него таких слов, и вот они прозвучали.

Расстояние от Шереметьево-2 до Московской кольцевой автодороги составляло примерно одиннадцать километров. Когда Николай доехал до кольцевой, экипаж «Ту-154М» получил разрешение на взлет и медленно выруливал на взлетно-посадочную полосу.

50

Человеку, который во время разговора часто отводит глаза в сторону, есть что скрывать. А Щедрин еще и прятал их, глаза его убегали от пронзительного взгляда генерала Латынина и нигде не могли скрыться. В общем-то, стандартная обстановка в кабинете начальника управления наводила на журналиста больший ужас, чем тюремная камера.

Алексей путался в показаниях. Сначала он ни в какую не хотел признавать «какую-то там Савицкую». Латынин начал словами: «Ну как же так, Алексей Сергеевич…» А закончил: «… ушли от нее после звонка из редакции. Ваш главный редактор носит фамилию Гришин?»

– За аферу с якобы готовящимся покушением на Кесарева вы можете уехать далеко и надолго. Где скрывается ваш подельник Марковцев?

Латынин легко и профессионально запутал Щедрина. С одной стороны, он обвинял его в афере, а с другой – налицо реальная подготовка к покушению. И Алексей, попав в тиски, тщетно пытался найти выход. А вопросы продолжали сыпаться:

– Сколько вам заплатил Марковцев? Сколько заплатил Гришин?

Генерал ответил на вызов по селекторной связи. Кабинет буквально наводнил голос секретаря:

– Юрий Семенович, к вам полковник Гришин.

Латынин поджидал начальника отдела с докладом. Судя по всему, он только что вернулся из Шереметьево, где завершилась предпоследняя фаза передачи группы подрывников грузинской стороне.

– Пусть подождет, – распорядился генерал. Он продолжал всматриваться в лицо журналиста, которое стало белее наволочки.

Генерал применил широко известный прием: повернул стул спинкой к двери и усадил на него журналиста.

– Не поворачивайтесь. Любое ваше слово может быть истолковано против вас. – Латынин включил селекторную связь. – Проси Гришина.

Каждый шаг давался Николаю с трудом. Он не отрывал взгляда от затылка человека, которого узнал бы и в темноте на ощупь. Это было самое страшное, что мог себе представить Гришин. Он уже не контролировал себя, бросая откровенный взгляд на часы и переводя его на начальника управления. Самолет с подрывниками в воздухе, но его легко вернуть назад. Как ни странно, он не питал ненависти к Алексею. Наверное, не хватало времени; не хватало мужества и опыта у самого журналиста.

Собственно, сама встреча со Щедриным в кабинете начальника управления в то время, когда звено диверсантов приготовилось к основному этапу акции, а цель находилась в воздухе, могла навести только на одну мысль. И она была неверной. Измотанный, в последнее время неуравновешенный человек, которого, по словам Марковцева, надо лечить, в данную минуту совершал ошибку. Но она стоила того решения, которое стремительно зрело в голове полковника. Стоила затраченных трудов и последних нервов, бившихся под глазами офицера.

Сейчас Гришин верил не только в свой внутренний голос, но и в нечто, просящееся называться внутренним зрением. Он видел свой расплывчатый силуэт с того места, где стоял Латынин. Все как-то нереально и страшно одновременно. Но страх необходимо перебороть. Однажды, стоя на краю скалы, он сомневался в своих силах: не каждый сможет прыгнуть с пятнадцатиметровой высоты в море. Его товарищи уже совершили головокружительный прыжок и, возбужденно выкрикивая, выходили на берег.

«Слабак!» – донеслось до него. Кто-то из приятелей подтрунивал над его нерешительностью. А он отчетливо расслышал другое: «Трус!»

Тогда он прыгнул, инстинктивно и нелепо размахивая руками, чтобы удержать себя в горизонтальном положении и войти в воду ногами. Словно не сам шагнул в пропасть, а кто-то, подключившись к его мозгу, отдал команду: «Пошел!»

И здесь, в этом кабинете, могла прозвучать похожая команда – с издевкой и намеренно пропущенной воющей, протяжной буквой: «Пшел!»

Сучья работа!

За спиной Гришина – только обернись – лужи крови на паркете, у вешалки, где висит шинель генерала, обезглавленный труп ребенка, пропитанные кровью детские гольфы, которые замели в угол. В ушах, как тогда, после взрыва, стояла пронзительная тишина. Николай не слышал слов генерала, резво шагнувшего за стол и отдававшего команды то полковнику, то адъютанту по селекторной связи:

– Стой! Остановись! Остановись, я сказал!.. Олег, быстро ко мне!

Может, еще не поздно.

На пол полетела черная папка, правая рука полковника распахнула полу пиджака, левая потянула из наплечной кобуры табельный пистолет.

А за спиной Николая не только кровь и трупы, но и живые люди, масса людей, которые откликнулись на его сумасшедший крик.